Мария Городова – писатель, журналист, регулярно ведет в «Российской газете» рубрику «Переписка», где обсуждает с читателями самые острые вопросы современной жизни. Сегодня – новое письмо.
«Здравствуйте, Мария. В статье «Одиночество» написано, что мужчина без любви превращается в зверя. Хочу сказать, что сейчас любовь убивают именно женщины.
Сегодня женщина – хищница, и ее добыча – мужчина. Я не имею в виду профессионалок – эти были всегда. Я даже не о тех дурочках, которые, начитавшись журнальных рецептов как подцепить и удержать партнера, искренно считают, что мужчина всего лишь средство для достижения их целей.Что мужчина – олух, и если ты научилась нажимать на нужные клавиши его естества, он-таки будет тебя содержать и ублажать. Почему? «Потому что я этого достойна». Этих наивных простушек жалко, конечно, но я не о них.
Дело в том, что потребительское отношение к мужчине, отношение к мужчине, как средству, незаметно для всех стало нормой. Телевидение, СМИ превращают самых удачливых охотниц в пример для подражания. Зайдите на сайты знакомств – не порносайты, в прямолинейности порносайтов есть своего рода честность! Тут хотя бы все ясно. Зайдите на сайты общения. Потрясающе, но у женщин сегодня нет никаких барьеров! С простодушным бесстыдством они выставляют себя на продажу и после этого, понятное дело, чувствуют, что вправе требовать в обмен полный комплект услуг! Причем никого это не смущает. Идет, нет, даже не война полов – идет торг. А где торг, там и постоянный поиск более выгодных партнеров. И спекуляция, и жульничество – куда ж без этого?
Сегодня женщина низвела любовь до способа спекуляции.Хочешь втюхать сомнительный товарец – вспомни про любовь! Вот и моя вторая жена, нет, не устыдившись того, что сотворила, а просто испугавшись, что придется отвечать, умоляла меня: «Успокойся, давай оставим все как есть! Я люблю вас обоих!»
Мария, первый раз я женился в двадцать, на третьем курсе. Это была любовь, и если бы не Алькина болезнь, мы бы были вместе и по сей день. Понимаете, обычная любовь, в обычной общаге – девять метров счастья на двоих, где вперемешку с моими конспектами по квантовой физике валялись Алькины рисунки – она училась в Строгановке. Потом родилась дочка, и возвращаясь с ночного дежурства в котельной, я знал, что вон за тем окном меня ждут два самых преданных мне существа – Алька и крохотная Анечка.
Закончив университет, понял, что на зарплату научного сотрудника семью не прокормишь. Кем только не был – и челноком поездил, и на рынке за прилавком постоял, сумел организовать бизнес – торговали компьютерами, и даже успел купить наш первый отдельный дом, нашу первую двушку. А потом пришла беда – у Альки обнаружили рак. Мы боролись с болезнью, мы хватались за любую надежду: редкие лекарства из Америки, хирургия, химия… Аля таяла на глазах, и когда стало ясно, что ее не спасти, я забрал жену домой – настрадавшуюся, ставшую почти невесомой, – умирать надо на руках любящего человека. Она и умерла у меня на руках, чуть-чуть не дожив до своей новой зимы: Алька очень любила зиму, умела передавать в рисунке ее чистоту, и ее лучшая картина называлась «Первый снег».
После Али осталась папка ее рисунков, и мы с Анькой, осиротевшие. Мария, после смерти жены, я четыре года не мог видеть женщин. Знаю, не все меня поймут, но ведь верность – это норма, а вот отсутствие ее – нет, разве не так? Для Ани я старался быть и за папу, и за маму: я научился шить наряды к утренникам и вечерами проверял уроки. Так продолжалось четыре года. А потом я встретил ее.
Таня пришла устраиваться ко мне на работу. Как сейчас помню ее какую-то настороженную, беззащитную – в синем крепдешиновом платьице и белых китайских босоножках. Было что-то очень трогательное в сочетании ее апломба со всем этим китайским ширпотребом и копеечной бижутерией. Хотелось прижать к себе эту ершистую девчонку, что-то для нее сделать. Я и сделал. Сначала саму Таню бухгалтером, потом, купив Тане диплом, даже главным бухгалтером. К свадьбе, в подарок – квартиру. А когда умер Танин дальний родственник, оставив ей на Рублевке участок – и вовсе дом. С этого дома все и началось. Им же все и закончилось.
Первое время все шло хорошо, я мечтал об общем ребенке, уговаривал Таню, и когда родился Максимка, моему счастью не было предела. Мы много ездили по миру, потом я начал строить наш дом, думал – вот он, мой оплот. Моя крепость, где встречу старость, то, что не стыдно оставить детям. Я увлеченно рисовал эскизы, по которым мне делали мебель: вот огромная кухня, а такой будет спальня, и лиственницу для паркета мне везли из самой Сибири. А как же, я хотел, чтобы в доме жили долго, счастливо, и никто не болел, а Байкальская лиственница – в ней так много фитонцидов – как раз и предупреждает болезни: граф Шереметьев, выбрав ее для Останкино, небось, не дурак был…
Мария, знаете, измену, как бы ни была она неожиданна, чувствуешь сразу. Сколько не прячут ее женщины за привычную нежность и ласку, ты уже чуешь – что-то не так. Ты еще ничего не знаешь точно, ты ничего не можешь доказать, но тысячи тонких нюансов кричат тебе – было! И с этого момента мир вокруг отравлен для тебя ядом предательства. Потом, ночами, отматывая назад ленту нашей совместной с Таней жизни, я даже нашел точку, когда со мной уже было все решено. Еще не измена, но тебя уже не берут в расчет. Все, ты свое отработал. Уверен, когда Таня в первый раз решила пойти на операцию – пустяк, пластика, убрать старый шрам с живота, в ее красивой кудрявой головке со мной уже было все кончено. Понимаете, если человек ждет и ищет любви, он осознает, что полюбить могут и со шрамом. Господи, да что для любви старый шрам?!! Ведь любил же я Альку – и без волос после химии, и располосованную хирургами-онкологами. Потому что это любовь.
Но если женщина решила выставить себя на продажу, она четко понимает, что ей надо приобрести товарный вид. Я был против этой пластики, я не понимал зачем? Но Таня уперлась, и я дал деньги: хочешь – делай. Через полгода она пошла корректировать грудь.
Мария, мне тошно вспоминать те последние два года. Как я понял, что мне изменяют, как Таня лгала, что любит меня, и ничего нет. Я хотел ей верить, я запретил себе об этом думать, я с упорством маньяка достраивал наш дом. А потом все бросал, не выдерживая лжи, и выслеживал ее… Выследил. Правда не принесла облегчения. Но что я мог сделать – рос Максимка, у Анечки был переходный возраст, я не мог позволить, чтобы все разлетелось. Я сказал Тане и ее хирургу (это был ее хирург-пластик, и для встреч с ним Таня сняла квартиру), что скручу себя и постараюсь понять и простить. Что нельзя все ломать – хотя бы ради детей: у этого хорька как раз родился третий… Я много что говорил – хирург молчал, Таня плакала и повторяла, что не хочет развода.
Мы договорились, что они все закончат. Когда я положил последнюю паркетину в нашем новом доме, покончено было со мной – ребята решили, что больше прятаться не имеет смысла. Наверное, то безумное бешенство, которое охватило меня, когда я все понял, было действительно страшно, потому что в тот миг Таня и закричала: «Успокойся! Все будет как раньше! Мы оставим все как есть! Я люблю вас обоих! Как муж ты ничего не потеряешь!» После этих слов я и ушел – просто развернулся и вышел.
И вы знаете, про любовь уже никто не вспоминал: хирург быстренько въехал в мой дом, и даже вскоре устроил для своих родственников смотрины столь счастливо обретенной собственности. Если честно, меня не раз подмывало устроить парочке веселую жизнь, но я сдерживался, и, как ни странно, оттого, что я могу сдержаться, становилось легче. Жена хирурга – мы с ней встречались – тоже призналась, что ей лучше биться одной на двух работах, чем, живя с мужем, смотреть, как он, пряча в трусах мобильник, бежит в ванну, чтобы отправлять оттуда эсэмэски… Оказывается, ложь разрушает не только тех, кто врет.
Жена высоко оценила свою неверную любовь ко мне – дом, машина, гараж. Мне выдают ребенка по большим праздникам, а могут и не выдать. Но я терплю – ради Макса, я очень терпеливый. Недавно сын сказал, что мама осенью снова ложиться на операцию: по-видимому, возникла нужда в предпродажной подготовке. Интересно, какие слова о любви будет она говорить своему хирургу?» Тимур Д.